Натали Толмадж появилась на свет в Бруклине, Нью-Йорк, в семье Маргарет и Фредерика Толмаджей 29 апреля 1896 года (а не 1900-го, как это указано даже на её могиле).

Муж Пег, Фредерик Джон Толмадж, уроженец Плейнвиля, штат Коннектикут, суровый характер своей супруги переносил, кажется, с трудом. На момент женитьбы на Пег в 1893 году (ему было 25, Пег была старше его лет на семь) Фред, судя по переписям, работал в издательстве. В воспоминаниях Пег, которая презирала мужа и отказывалась называть его иначе, чем «этот скунс», Фред превратился в лентяя и алкоголика, изредка подрабатывавшего коммивояжёром по продаже игрушек и безделиц; может быть, по-своему и очаровательного (Пег с сарказмом вспоминала, что Фред был истинным джентльменом в своих манерах), но легкомысленного и совершенно бесполезного. Какая-то польза, впрочем, от него точно была – Пег родила Фреду трёх дочерей за первые четыре года брака, и все три определённо унаследовали внешность не от матери. Потом она утверждала, что «скунс» норовил проводить большую часть времени вне дома, вечно заседая в очередной забегаловке, и в итоге исчез вовсе, оставив её одну растить дочерей, когда старшей из них, Норме, исполнилось только 10 лет. По документам, если Фред и правда бросил семью, это произошло не раньше 1910 года, когда Норме было 15 и она уже начала сниматься в кино (хотя, не исключено, что тогда Фреда просто-напросто выгнали за ненадобностью).

Пег зарабатывала на жизнь самыми разными способами – она сдавала комнаты, продавала косметику, занималась надомной стиркой, росписью фарфора и даже давала частные уроки рисования для домохозяек. Главной целью её жизни стало обеспечить материальное благополучие и финансовую независимость своих дочерей, и она быстро сообразила, что путь к заветной цели лежит через быстро набирающий популярность кинематограф. Если верить её воспоминаниям, ещё когда сестры ходили в Бруклинскую Общественную школу, мать организовала им театр в подвале, куда приглашались одноклассники девочек и знакомые семьи. Старшая сестра, Норма, сочиняла пьесы и исполняла главные драматические роли, младшая, Констанс, сорванец в юбке, была комедианткой и акробаткой, а Натали оставались второстепенные роли и работа кассира.

Среди сестёр Натали (или Нат, как её обычно звали) всегда была самой тихой и малозаметной. Внешне она напоминала миниатюрную брюнетку Норму, но ей недоставало как артистизма и яркости старшей сестры, так и задора и обаяния младшей, поэтому особенных надежд сделать актрису из Натали Пег не питала. Для прессы и публики мать описывала ее как самую умную, а также «серьёзную, аккуратную и прилежную» из дочерей, которая всегда соблюдает порядок и ведёт себя как следует; в семье у неё якобы даже было прозвище «Девочка-как-полагается» («just-so girl»). Возможно, отчасти Нат была такой просто из страха перед матерью и желания ей угодить – актриса Джин Дарнелл вспоминала, как однажды, когда Лилиан Гиш с матерью взяли Натали с собой на автомобильную прогулку без Пег, та вела себя «как большой ребёнок, который сбежал из школы». Известно, что она умела водить машину – редкость для женщин в те времена – и «подрабатывала» для сестёр шофером. В жизни, однако, Пег смотрела на среднюю дочь скептически, в близком кругу позволяя себе едкие замечания в её адрес: например, что Натали «совершенно не умеет обращаться с деньгами» (свойство, которое Пег в людях высоко ценила) или, хуже того, что у неё «погремушка вместо мозгов». К 1915 году, когда её сестры уже вовсю блистали на «Витаграфе», у Натали по-прежнему не было никакого определённого занятия. Она любила читать, возиться с иголкой и ниткой, интересовалась модой (иногда она придумывала сестрам платья для фильмов и якобы пробовала себя в качестве модели) и даже унаследовала от матери талант к рисованию, но с точки зрения Пег едва ли что-то из этого могло обеспечить ей достойное будущее. Пренебрежительное отношение матери и тень двух чрезвычайно успешных сестёр действовали на самооценку Натали не лучшим образом – она якобы опасалась даже пробоваться на роли в кино, говоря, что у неё нет таланта. Поэтому мать решила создать ей образ деловой женщины, больше заинтересованной в практической стороне кинобизнеса. Пег заставила Натали окончить секретарские курсы («я сказала ей, что она должна найти себе работу, или по крайней мере выучиться хоть какому-то делу, чтобы самой себя содержать») и приставила отвечать на фанатскую почту и подписывать фотографии от имени звёздных сестёр.

Карьеры Нормы и Констанс взлетели головокружительно. В 1916 году Норму заметил начинающий кинопродюсер Джозеф Шенк, бывший Иосиф Михайлович Шейнкер, прибывший в Америку из Рыбинска Ярославской области вместе с братом Колей, будущим владельцем студии «Метро» Николасом Шенком. Джо Шенк был сражён Нормой. Через несколько недель знакомства он сделал ей два предложения – открыть для неё собственную производственную компанию и выйти за него замуж. Шенк был старше Нормы на 17 лет и далеко не красавцем, но Пег сказала своё категорическое «да!», так что, хотя Джо Норме не нравился, ей оставалось только сквозь слезы подчиниться. Когда первый фильм с Нормой в главной роли, «Пантея» (1917), оказался большим хитом, Пег заставила зятя учредить компанию и для Констанс; Шенк спасовал перед напором тёщи, звавшей его за глаза «великодушное чмо», и сдался, но идея оказалась отличная – фильмы Констанс тоже были оглушительно популярны. Кроме того, в начале 1917 года Шенк переманил к себе со студии «Кистоун» Роско Арбакла – второго по популярности комика мира после Чарли Чаплина, основал для него ещё одну компанию, «Коми́к», и подыскивал ему актёров. Все съёмочные группы работали в одном здании на 48-й улице в Нью-Йорке, там же помогала сёстрам и Натали.

19 марта 1917 года на студию явился кандидат на роли второго плана для фильмов Арбакла – «приятной внешности молодой акробат», как описывали его газеты, отзывающийся на ненастоящее имя «Бастер». Натали, скорее всего, заочно была с ним знакома и раньше – до недавних пор он был звездой семейного шоу «Трёх Китонов», часто выступавших в Нью-Йорке, в том числе в Бруклине. На пороге 21-го дня рождения Натали едва ли могла похвастаться победами на любовном фронте – на фоне блистательных сестёр её редко замечали, а кавалеры, если появлялись, быстро переключались на покорительницу сердец Констанс. Натали относилась к этому с показным равнодушием, говоря, что «если мужчина не влюбляется в Констанс, значит, он и не мужчина вовсе, так что и черт с ним». Однако, новенький с первого взгляда очаровался именно Натали, может быть, как раз потому, что увидел в ней контраст с бойкими и легкомысленными актрисами театрального закулисья, в котором он вырос; по его собственному выражению – «кроткую, тихую девушку большой душевной теплоты и нежной женственности». Китон, который почти всю сознательную жизнь провел в гастрольных переездах и лишенный настоящего дома, лелеял мечту о собственной уютной ферме с апельсиновыми рощами, живностью, каминами и любящей, заботливой, домашней женой, возможно, увидев в аккуратной Натали живое воплощение этого идеала.

Легко представить, что сама Натали была очарована им не меньше. Бастер с его эффектной внешностью и запредельным обаянием всегда пользовался огромной популярностью у противоположного пола. В 1919-м году, когда он ещё не успел стать по-настоящему большой кинозвездой, одна газета, описывая бейсбольный матч, на котором он присутствовал, называла «преступлением» то, как леди «облепили Бастера, сидящего с пресыщенным и скучающим видом». Прекрасно умея быть обходительным джентльменом, Бастер, в отличие от своих застенчиво-неловких персонажей, по воспоминаниям Луизы Брукс был «очень раскованным и непринуждённым с женщинами», так что неудивительно, что их отношения с Натали быстро перешли в романтическую плоскость. Нат вскоре познакомила новенького с семьёй и стала приглашать в гости, а всего пару месяцев спустя они вместе проводили выходные, арендуя домик на нью-йоркском пляже в Шипсхед-Бей в компании Роско Арбакла и его подруги Элис Лейк. Натали сопровождала Бастера и компанию на натурных съёмках и даже промелькнула на экране в роли покупательницы мороженого из «Кони Айленда» (1917). Даже Пег прониклась неожиданной симпатией и доверием к новому поклоннику Нат, не сомневаясь, что Бастер «поступит с её дочерью правильно».

Идиллия оборвалась летом 1918 года, когда Бастера призвали служить на Первую Мировую. После прощальной вечеринки, устроенной ему друзьями, Китон уехал на сборы в лагерь Камп-Керни под Нью-Йорком. За пару дней до того, как он отправился на военную службу, Натали оставила свою должность секретарши и вместе с Констанс и Пег вернулась в Нью Йорк. Перед отправкой Бастера во Францию она успела на своём шикарном «Паккарде» вывезти его в самоволку из лагеря на Лонг Айленде в дорогой ресторан, что его немало впечатлило, а после того, как он на корабле покинул штаты, послала ему на удачу кольцо-печатку. Потом Китон гордо демонстрировал кольцо на послевоенных фотографиях в форме, а после свадьбы какое-то время носил как обручальное.

Тем временем в Калифорнии Китона и самого поджидали большие перемены. В феврале 1919 года, незадолго до его возвращения с войны, Роско Арбакл заключил со студией «Парамаунт» самый большой на тот момент контракт в киноиндустрии, общей стоимостью в $3,000,000, и с начала следующего года должен был оставить Comique, чтобы сниматься в более престижных полнометражных комедиях. До войны, за время их совместной работы с Роско, Китон не только примелькался на экране, получая одобрение критиков и зрительскую любовь, но успел стать для Арбакла ведущим гэгменом и полноценным сорежиссёром (в отсутствие Бастера даже пресса успела отметить, что без него фильмы Роско «не так уморительно смешны», и надеялась, что с его возвращением наступит «просветление»). Поэтому и Арбакл, и сам Шенк не сомневались, кто должен стать преемником Роско после того, как он покинет Comique. Сыграв ещё в трёх комедиях Арбакла после возвращения с фронта, в декабре 1919 года двадцатичетырехлетний Китон подписал контракт с Шенком и возглавил студию. За следующий, 1920-й год, он снялся в главной роли дорогой полнометражной комедии «Балда», переделанной «Метро» из театрального хита прошлых лет «Новая Генриетта» специально под него, и создал несколько авторских короткометражек, которые, выйдя на экраны осенью того же года, произвели настоящий фурор. К концу года Китона в прессе провозглашали «новым Чарли Чаплином», а его взлёт называли «феноменальным». Весной 1921 года Шенк планировал подписать с ним новый контракт на следующую серию короткометражных фильмов, так что к концу 1920-го Бастер превратился в одного из самых завидных холостяков Голливуда.

Пег же к этому времени убедилась, что кинозвезды из Натали всё-таки не получается. За пару лет она сыграла роли второго плана в двух фильмах Нормы («Остров завоеваний» и «Да или нет») и одном фильме Констанс («Эксперт в любви»); часть прессы отзывалась о её появлениях на экране с умеренным одобрением, но более резкие критики были категоричны: «мисс Натали не обладает ни красотой, ни талантом, так зачем же упорно выставлять её на всеобщее обозрение?» У Пег оставался другой способ обеспечить дочери достойное будущее – выдать её замуж, и тут давняя помолвка с Бастером оказалась весьма кстати. Несмотря на полушуточный короткий роман со звездой студии «Метро» Виолой Дана (Флаграт), Китон за два года и правда не забыл Натали и вовсе не передумал на ней жениться. Время от времени он телеграфировал в Нью-Йорк очередное предложение сыграть наконец-то свадьбу, которое неизменно отвергалось.

Наконец, в январе 1921 года, после возвращения Толмаджей из отпуска в Европе и неожиданной свадьбы Констанс, которая 26 декабря 1920 г. втайне от Пег выскочила замуж за Джона Пиалоглу, сына нью-йоркского табачного магната греко-турецкого происхождения, Китон получил в ответ долгожданное согласие. Слухи на тот момент сватали Натали за младшего брата Пиалоглу, Джорджа, но уже 2 февраля Бастер лично подтвердил свадебные планы в интервью известной киножурналистке и своей преданной фанатке Грейс Кингсли, назвав Натали «самой чудесной девушкой в мире», но отметив заодно, что опасается, как бы его не опередили какие-нибудь греки. 3 февраля новость подтвердила и сама Натали из Палм-Бич, где она на тот момент зимовала вместе с Констанс и Пег. В отличие от Бастера, комментировать что-либо она отказалась, заявив, что «тут не о чем говорить».

Китон в это время только что приступил к работе над короткометражкой «Электрический дом», и на радостях так расслабился, что несколько дней спустя после начала съёмок, 8 февраля, утратил бдительность, застрял ботинком в специально построенном для фильма эскалаторе и упал с трехметровой высоты на пол студии, порвав связки в лодыжке. Пару недель Бастер надеялся отлежаться дома, посылая Натали приветы по телеграфу, но ноге лучше не становилось, так что к концу месяца он оказался в гипсе и больнице. Свадьба была намечена на конец весны или начало июня, и Бастер на больничной койке сочинял стихи и вздыхал, с нетерпением ожидая дня дня, когда он сможет выбраться на свободу и отправиться в Нью-Йорк, к «своим лучшим 9/10», то есть Натали.

С её стороны, однако, воодушевления по поводу грядущей свадьбы было куда меньше. За то время, когда Нат могла видеть своего наречённого только на экране (почти три года, если учесть его 9 месяцев на войне), её чувства к Бастеру, в согласии с грустной поговоркой «с глаз долой – из сердца вон», кажется, несколько поблёкли. В конце марта 1921 года, когда Китон все ещё лежал в больнице, по стране поползли слухи, что она уже совсем не хочет за него выходить и разрывает помолвку. Журналистка Элис Фей, которая незадолго до этого взяла у Нат редкое полноценное интервью, озадаченно отметила, что «когда Натали говорит о любви, её огромные карие глаза остаются ясными и не выражают никакого чувства». В интервью Нат говорила, что не видела жениха два года, настаивала на том, что в их с Бастером отношениях нет «ничего романтичного» и рассуждала, что они в любой момент могут друг другу наскучить. Впрочем, слухи о разрыве помолвки Натали опровергла, как и Бастер, который, правда, заявил, что «эта новость его шокировала».

В апреле 1921 года Оуэн приехал туда почти одновременно с Бастером, и спустя всего несколько дней после явления «официального» жениха Натали отправилась на вечеринку к Мэрион Дэвис в компании Гилмана. Кроме того, она говорила, что её гардероба недостаточно для приданого, поэтому пока она не может покинуть Нью-Йорк и уехать с Китоном в Лос-Анджелес, где тот собирался как можно скорее продолжить работу после вынужденного перерыва. К концу месяца не было заметно никаких следов подготовки к торжеству, и пресса снова намекала, что планы поменялись, хотя официальных заявлений о разрыве помолвки тоже не звучало. Натали то раздумывала, то снова соглашалась, а Бастер, обретаясь в отеле Балтимор в ожидании её решения, отвечал журналистам, что все еще собирается на ней жениться, «если завтра утром она будет думать то же, что и вчера вечером». Сорежиссёр Китона Эдди Клайн, в конце апреля приехавший в Нью-Йорк, чтобы погулять на его свадьбе, так и не дождался развязки этого детектива. Сам Бастер, когда Натали вместе с Констанс и Пиалоглу в начале мая уехала на отдых в Лейквуд, Нью-Джерси, якобы тоже подумывал вернуться в Лос-Анджелес без неё, но всё-таки остался в Нью-Йорке.

Ситуация разрешилась только к середине мая, когда в нью-йоркской газете «Buffalo Morning Express» вышла длинная, наполовину вымышленная статья о помолвке и грядущей свадьбе Китона и мисс Толмадж. В числе прочего статья отмечала, что Натали совершенно не хотела бы выходить замуж за киноактёра, и обязательно попыталась бы уговорить Бастера сменить род деятельности, если бы знала другую столь же прибыльную профессию. Во время пребывания в Нью-Йорке Китон, кстати, подписал новый, более выгодный контракт с Шенком, по которому отныне получал $1000 в неделю взамен $500, и как сам потом шутил, «отпраздновал это событие женитьбой». Пресса намекала, что придать Натали решимости всё-таки выйти за Бастера помогло кольцо, которое он ей подарил (платиновое с огромным бриллиантом, хотя с тем же успехом это мог быть и платиновый браслет с 30 бриллиантами и 5 крупными сапфирами стоимостью с неплохой автомобиль), но причина, возможно, была еще прозаичнее. Для Пег, «тщательно изучавшей горизонт» в поисках лучших вариантов для Нат, зять – восходящая кинозвезда под полным контролем Шенка-продюсера, другого её зятя, выглядел престижнее, перспективнее и просто удобнее, чем чикагский продуктовый делец. Всячески подчеркивалось, что уж эта-то свадьба, в отличие от замужества Констанс, происходит с полного одобрения Пег, которая называла Бастера «идеальным мужем для Натали», так что едва ли у нее, как и у Нормы когда-то, действительно был выбор.

Наконец, 27 мая 1921 года Бастер и Нат в сопровождении Констанс и обязательной Пег получили лицензию на брак в Манхеттенской администрации, и 31 мая сыграли относительно тихую свадьбу в летнем доме на у Шенка и Нормы на Лонг-Айленде. Шафером Бастера был Уорд Крейн, его близкий друг и будущий коварный Шейх из «Шерлока Младшего», а Констанс стала подругой невесты. Если верить отчётам из газет, Натали получила в подарок украшений на $25,000, изготовленный под заказ спортивный кабриолет Mercer Raceabout от сестёр и щенка бельгийской овчарки по кличке Капитан от Констанс лично. Медовый месяц откладывался – уже через день после свадьбы молодые на поезде отправились в Лос-Анджелес, где Китон заранее позаботился о семейном гнёздышке в виде небольшого бунгало на пересечении Гарвард-Бульвара и Шестой улицы.

То, что взгляды новоиспечённых супругов на жизнь кардинально отличаются, стало понятно по пути. Бастер с самого начала объявлял, что он – «старомодный муж», который не хочет, чтобы его жена работала, тем более в кино. Прямо в поезде он нарисовал Натали идиллическую картину их будущей жизни в уютном доме «с балочными потолками и каменными каминами» на большом ранчо по соседству с Голливудом, где будут «апельсиновая роща, домашние животные, лошади, куры и несколько отборных коров», и она сможет «вырастить все, что угодно» (дополнительно в картине присутствовала фермерская семья, тоже живущая на территории ранчо, которая поможет вырастить все остальное). Неизвестно, как на такую перспективу посмотрела бы Натали из 1917-го, которой Китон когда-то был очарован, но Натали из 1921-го, ставшую его законной женой, к дауншифтингу не тянуло. Хотя Нат и не имела ничего против животных (Пег вспоминала, как сестры в детстве тащили в дом бродячих кошек и собак, черепах, лягушек и даже собирали дождевых червей), она родилась и выросла в мегаполисе; к тому же, с момента их расставания с Бастером в 1918-м, в ее жизни многое изменилось. Даже если роли Натали в кино были небольшими, благодаря фамилии она всё-таки получила свою долю славы и присоединилась к сёстрам в статусе киноактрисы. Её кругом общения в последние два года стали суперзвезды вроде Билла Харта или сестёр Гиш, которые близко дружили с Толмаджами.

Замужняя жизнь оказалась не самой захватывающей. Через пару дней после приезда в Голливуд Бастер вернулся к работе на студии, где проводил большую часть времени. Шесть дней в неделю он вставал ранним утром, чтобы отправиться туда вместе с Капитаном, который влюбился в него всеми фибрами своей собачьей души, и возвращался домой после шести вечера, иногда в сопровождении коллег-приятелей со студии – тогда «работа» продолжалась и дома. Иногда он не возвращался вовсе, отправившись «поработать» к кому-то еще; по словам гэгмена Клайда Брукмана, в гостях друг у друга они «играли в карты, валяли дурака, а потом, посреди ночи, шли на кухню, ели гамбургеры, сидя на раковине, и работали над гэгами до трёх часов утра». Случалось, что Бастер даже будил Нат по ночам, чтобы показать ей какую-то особенно удачную идею. Натали не слишком интересовала работа мужа – вскоре после того, как они приехали, она ненадолго заглянула на студию, сфотографировалась там с Бастером, загримированным под обезьяну для его первой после перерыва комедии «Театр» (1921), и отправилась на поиски дома, после чего стала на студии нечастым гостем. Китон же совсем не жаждал вести социальную жизнь, выходить в общество или даже просто наряжаться к ужину в вечерний костюм, предпочитая удобное и домашнее, и хотел, чтобы ему готовили «плебейские», по выражению Нат, блюда, вроде его любимой солонины с капустой (она жаловалась, что им «просто приходится ужинать дома, потому что в ресторанах такого не подают»). Вскоре после свадьбы Бастер привлекал жену к написанию сценария музыкальной комедии (он говорил, что у него есть «ворох идей для модных песенок» и синопсис сюжета), но потом идею, по всей видимости, забросил. В качестве совместного времяпрепровождения он пробовал научить Натали своим любимым картам – она честно пыталась, но ей не хватало умения и азарта, и Бастер считал, что «ей неинтересно». Иногда, хоть и не будучи фанаткой спорта, Натали посещала с мужем бейсбольные матчи; зато кино и театры нравились им обоим. По выходным Китоны всё-таки выбирались в гости, посещали танцевальные вечеринки в отеле Амбассадор или арендовали яхту для морских прогулок. Хотя Нат и позировала для снимков в новом амплуа домохозяйки, вести дом самой ей, конечно, не приходилось – Китоны вскоре наняли слуг и повара, так что будни она проводила за шитьем, чтением, уроками фортепиано, гольфом, визитами к знакомым и походами по магазинам.

К началу 1922 года стало ясно, что Китонов скоро ожидает радостное событие – Натали была беременна. Норма, вопреки надеждам Шенка, категорически отказывалась подарить ему детей (якобы опасаясь, что дети внешностью пойдут в папочку), Констанс же отказывалась даже повторять опыт брака в обозримом будущем, поэтому все надежды на продолжение кинематографического рода, а вернее, даже двух, лежали на Натали. Появление ребёнка было тщательно спланировано – Пег ожидала, что станет бабушкой в районе 12 мая, 9 месяцев спустя после короткого медового месяца Китонов в Санта-Барбаре, куда Бастер всё-таки вывез Натали в августе 1921 года, в спешке доделав первые две короткометражки для «Фёст Нэшнл». Молодую семью осыпали подарками и всем кланом придумывали будущему ребёнку имя. По словам Нормы, Бастер и особенно Констанс, ожидали появления малыша даже с большим воодушевлением, чем сама будущая мама. 2 июня 1922 года Натали благополучно родила первенца, которого назвали Джозефом – как объявили прессе, в честь дяди Шенка, хотя настоящее имя Бастера, как и трёх его предков по отцовской линии, тоже было Джозеф. Правда, самой Натали имя не очень нравилось, так что она, невзирая на возражения Бастера, сразу стала называть сына Джимми. Гордый отец организовал малышу первые съёмки, когда тому было всего шесть дней от роду, пригнав операторов снимать Натали вместе с ним через окно прямо к пожарному выезду из больницы.

Поначалу Нат погрузилась в новое дело материнства с энтузиазмом. Маленькому Джо-Джимми наняли няню, но мама старалась сама кормить, купать и одевать ребёнка. Рождение сына Бастера Китона и одновременно племянника сестёр Толмадж стало громким событием в прессе – журналы называли его «наследным принцем Голливуда», и первое время Натали вместе с малышом купалась в лучах славы. Когда Китоны вместе с трехмесячным Джимми отправились на каникулы в Нью-Йорк осенью 1922 года, к открытию бейсбольных игр Мировой Серии, Нат много улыбалась и выглядела по-настоящему довольной, говоря репортёрам, что не жалеет о том, что оставила кинокарьеру ради брака, и что «сын для неё теперь на первом месте» (перед нарядами), а «её новая роль нравится ей больше всего». Бастер тоже был очень счастлив – он регулярно хвастался малышом, которого ласково называл «Вредитель» («вы его не пропустите, он выглядит точно как я!»), сам покупал ему молоко, постоянно таскал с собой его фотографии и просветлялся на интервью при одном его упоминании. Одновременно произошло и другое радостное событие – в Нью-Йорке Китон заключил с Шенком новый контракт, по которому наконец-то приступал к созданию авторских полнометражных комедий, о чем мечтал с самого начала самостоятельного творчества. Теперь он дополнительно к фиксированной зарплате в $1,000 получал 25% прибылей от проката и $27,000 за каждый выпущенный фильм. Ставка Пег на покладистость будущего зятя оправдалась – заодно с контрактом в октябре 1922 года счастливый муж и отец подписал пятилетнее соглашение, по которому все его доходы, получаемые от «Бастер Китон Продакшнс» (так теперь называлась компания «Коми́к»), выплачивались напрямую Натали.

Однако, время шло, шумиха вокруг Джимми постепенно улеглась, и весной 1923 года Натали, теперь жена относительно независимого режиссёра и главы студии, всё-таки решила попробовать вернуться на экран – возможно, тут опять не обошлось без Пег. К этому времени Китон как раз перешёл от суматошных короткометражек к крупной форме, и роль возлюбленной главного героя в его грядущем фильме «Гостеприимство» была вполне серьёзной, свободной от грубостей слэпстика и даже вполне романтической. Бастер, правда, все ещё не хотел, чтобы его жена работала в кино, так что ей пришлось подключить управляющего студии и давнего друга семьи, Лу Энгера, и, вероятно, самого Джо Шенка, чтобы те надавили на ее упрямого супруга. В итоге Бастер всё-таки сдался и уступил роль Нат в обмен на разрешение взять маленького Джо-Джимми на съемки на натуру в Траки – та сначала отказывалась, настаивая, что это слишком опасно для ребенка. Кроме того, малыш, который за пару месяцев до этого снялся у Констанс в картине «Далси», и сам сыграл в «Гостеприимстве» небольшую роль, изобразив героя Бастера в детстве.

Второй сын Китона появился на свет 3 февраля 1924 года, в госпитале Сент-Винсент, в присутствии бабушки Пег и тёти Констанс. Ребёнок оказался крупным, весом больше 3500 г, но если роды и дались миниатюрной Натали непросто, все обошлось – мать и дитя, по оперативным сводкам прессы, чувствовали себя хорошо. Однако, именно рождение Бобби (имя ребёнку выбрала Норма, для чего пришлось целый месяц ждать её возвращения из Нью-Йорка) стало переломным моментом в браке. Интерес Натали к материнству к этому моменту заметно поубавился. В начале апреля 1924, например, когда Бастер поехал в Сан-Франциско посмотреть на корабль «Буфорд» для следующего фильма, «Навигатор», Нат отправилась вместе с ним, чтобы навестить тамошние магазины, оставив дома малыша, которому не исполнилось и трёх месяцев. Мальчики все больше времени проводили на попечении няни; годы спустя Джим вспоминал, что в детстве именно няня и тётушки были их с братом самыми близкими людьми, в то время как матери «не было до них дела». Зато Нат все ещё не теряла надежды вернуться в кино – в конце июля 1924 года, одновременно с новостями о том, что следующим фильмом Китона станет экранизация бродвейской пьесы «Семь Шансов», в прессе объявили, что Натали снова планирует оказаться на экране. Ничего не произошло, однако в декабре того же года Нат сетовала Грейс Кингсли, что она «действительно хотела бы играть, но Бастер сказал решительное "нет"». Так или иначе, Натали не желала ещё детей и решила эту проблему самым радикальным способом – вскоре после рождения Бобби Бастеру объявили, что отныне у них с женой будут отдельные спальни. Сам Бастер потом иронизировал, что подарив Натали двух сыновей за три года, он был признан «неподходящим» и «утратил свой любительский статус». Глубоко уязвлённый такой новостью, он какое-то время терпел в надежде, что Нат передумает, после чего пошёл к Пег и в ультимативной форме объявил, что если ситуация не изменится, то он не собирается соблюдать целибат до конца своих дней и найдёт других желающих, хотя обещает, что его внебрачные связи не получат огласки, и что он не будет тратить на них деньги.

Пег, по его словам, отнеслась к такому решению с пониманием, но и Натали, и сам Бастер нелегко переносили эту своеобразную ситуацию. Он стал время от времени жить на студии, где под его гримерную было отведено небольшое отдельное бунгало, с кухней, столовой и спальней, а преданный Вилли Риддл, которого Бастер нанял несколько лет назад за его фантастическое умение готовить и прозвал «Каррузерсом» на манер английского дворецкого, заботился о нем, выполняя обязанности повара и личного слуги.

На фоне семейных неурядиц у Китона начались первые заметные проблемы с алкоголем, который он всю жизнь использовал как антидепрессант, со временем выработав привычку с расстройства целенаправленно допиваться до полной отключки и физической невозможности пить дальше. Натали же, зная, что муж ей изменяет, постепенно все сильнее от него отдалялась, одновременно становясь все более подозрительной и ревнивой. Однако, внешне Китоны продолжали сохранять видимость благополучного, даже образцового брака: Нат сопровождала Бастера в поездках в Нью-Йорк и на удалённые локации для съёмок; они вместе появлялись на премьерах и позировали для фотографий, так что со стороны все выглядело как полагается.

Примерно в то же время, когда Бастер оказался отлучён от жены, он решил попробовать вернуть семейную жизнь в русло собственных о ней представлений. В мае 1924 года он купил участок в Беверли-Хиллс и по секрету от Натали сам спроектировал, построил, и тщательно обставил дом на свой вкус – небольшой (по меркам Голливуда – около 400 м2), но с бассейном, бильярдной и живописным участком вокруг. В начале 1925 года, когда дом был закончен, он преподнёс его Натали, но она отвергла подарок, объявив, что дом слишком мал, и что в нем негде будет разместиться слугам, в частности, постоянной гувернантке для мальчиков. Китон в итоге продал дом знакомому управляющему «МГМ», Эдди Мэнниксу и его жене, не прожив там ни дня. Надо сказать, что дом был действительно в полтора раза меньше предыдущего особняка Китонов на Муирфилд Роад, купленного всего несколько месяцев назад; к тому же, по словам самого Бастера, в его доме было всего три спальни, так что он явно не предусматривал места не только для проживающей там гувернантки, но и для добавочных Толмаджей, как и отдельной спальни для самой Нат.

После этого, то ли в надежде избавить себя от постоянных переездов, то ли и правда желая вернуть таким способом расположение жены, раздосадованный отвергнутым подарком Китон взялся за постройку дома, «достаточно большого, чтобы удовлетворить кого угодно» – грандиозного жилища, полностью соответствующего представлениям Натали о её «замке мечты» (и его собственному статусу всемирной кинозвезды заодно). «Итальянская вилла», дворец в эклектично-средиземноморском стиле c 20 жилыми комнатами, не считая комнат прислуги, был спроектирован архитектором Джином Верджем при участии самого Бастера и стоял на холме, на огромной территории, с большим, выложенным мозаикой бассейном, к которому от дома спускалась мраморная лестница в 60 ступеней с каскадным фонтаном. В доме были расписные потолки, каменные камины в духе Ренессанса, средневековые кованые светильники с драконами, декоративные фонтаны, шахматная мраморная плитка, привезённая из Венеции по совету Валентино, погреб на 5000 бутылок и домашний кинотеатр с экраном, выезжающим из стены по нажатию кнопки. На территории было несколько полей для бейсбола, тенниса и стрельбы из лука, авиарий для золотых фазанов и перепелов, которых Бастер разводил исключительно для красоты, а также спроектированный Бастером ручей для форели с механическим течением, где счастливо проживало две сотни неприкасаемых рыбин. На постройку Виллы, законченной в 1926 году, ушли колоссальные $200,000, ещё $100,000 – на отделку и меблировку (в общей сложности дом стоил бы ~$4,5 млн. в современных деньгах). Часть мебели, включая огромную кровать для Натали, а также кровать и комод с зеркалом для себя, Бастер придумал сам и заказал изготовить на студии (возможно, и лично приложив руки к их созданию). На сей раз у них с Натали были не только отдельные спальни, но собственные крылья в противоположных концах дома; для себя Китон предусмотрел отдельный вход, так что супруги могли жить там, почти не пересекаясь.

В крыле Натали немало места занимала ее гардеробная – восьмиугольная комната, обшитая деревом, где могли без особого труда разместиться 40 человек. Если Бастер искал утешение в выпивке, бридже и работе, отдушиной для Нат, лишённой творческой реализации, стали обсессивные покупки – та область, в которой она могла конкурировать с сёстрами и всем голливудским бомондом. Китон не пытался её ограничивать (до 1927 года его зарплата выплачивалась напрямую ей, а потом у них с Бастером был общий банковский счёт, с которого каждый мог неограниченно и не спрашивая другого снимать деньги), так что, по его словам, в одном только Лос-Анджелесе, как он потом узнал, на имя Натали было открыто больше 50 счетов в разных магазинах, а её еженедельные траты на одежду иногда достигали $900 в неделю (что с учётом инфляции составило бы примерно $15,000 сейчас – более трети того, что Бастер зарабатывал). У Натали было бесконечное количество платьев и несколько сотен пар обуви, многие из вещей она ни разу не надевала. Кроме нарядов, Нат увлечённо скупала мебель по каталогам, сгружая устаревшее, немодное и ненужное на половину Бастера – тот любил шутя показывать друзьям, что может пропрыгать вокруг комнаты по мебели, не касаясь пола.

Пусть Вилла была воплощением мечты Натали, а не его собственной, Бастер гордился своим дворцом и был явно не прочь им похвастаться, хоть и называл в шутку «этой помойкой». К концу 1920-х Китоны оказались в центре голливудской общественной жизни благодаря приёмам с барбекю, которые они устраивали почти каждые выходные. На их вечеринках выступали знаменитые джаз-бэнды, Бастер брал на себя роль шеф-повара по стейкам (из супругов именно он славился умением готовить), Натали играла роль хозяйки, а в качестве гостей выступал весь цвет Голливуда, от главных кинозвёзд до ведущих кинопродюсеров. Но разногласия между супругами возникали и тут. Ирен Майер, дочь небезызвестного Луиса, говорила, что Китону было «совершенно наплевать на людей в социальном плане», а поскольку он, по словам Стэна Лорела, «жил комедией», то и шутовство было для него не столько профессией, сколько способом существования. Его главной радостью в обществе, у себя или в гостях, становились сложносочинённые розыгрыши и просто валяние дурака на публику. Как комментировала это ведущая актриса «Генерала», Марион Мак, «Бастер был готов на все ради смеха», и чтобы развлечься, он с грохотом валился с лестниц, пугая публику до полусмерти, катался на шторах, ездил на лошади задом наперёд, падал в торт, который должен был торжественно разрезать, подпиливал стулья гостям, подсовывал им взрывающиеся сигары и быстрорастворимые купальники. Натали же, которая с первых дней брака полагала, что раз она теперь «замужняя леди, то должна вести себя с достоинством», его фокусы смущали, ужасали и расстраивали. Луиза Брукс, знавшая Китонов в конце 1920-х, считала, что находиться рядом с «постоянно включённым» Бастером, который «всегда что-то выдумывал и изображал», было для неё «большим испытанием». Если в начале 1923 года, когда Джо-Джимми было 9 месяцев, Нат ещё с удовольствием рассказывала, как Бастер все время её смешит, «продолжая сыпать комическими трюками и комментариями» даже пока он «чистит зубы, бреется, одевается, ест или работает по дому», то четыре года спустя она устала от него достаточно, чтобы, рассуждая о стабильности их брака, заявить: «из комиков получаются хорошие мужья, если только они не пытаются быть комиками дома». Нат не стеснялась публично требовать от Бастера «прекратить вести себя как дурак», что, впрочем, часто имело эффект скорее обратный.

Отношения между супругами становились с годами все более напряжёнными. Через какое-то время после того, как они разошлись по разным спальням, а Бастер предъявил Пег свой ультиматум, в жизни Натали тоже стали появляться другие мужчины. В поздние годы она любила вспоминать, что одним из них был сам Говард Хьюз, знаменитый миллиардер, продюсер и авиатор, который якобы предлагал ей брак, но она ему отказала. Бастер, если и знал обо всем этом, видимо, старался ничего не замечать («то, о чем я не знаю, меня не ранит, и если что-то может меня огорчить, я предпочитаю об этом не знать»). При этом Нат, как вспоминал в своих мемуарах друг семьи, актёр Гилберт Роланд, была «чрезвычайно ревнивой, часто без оснований» и, «делая его жизнь несчастной», закатывала Бастеру ссоры с рыданиями, которые тот дежурно заливал выпивкой. Луиза Китон, сестра Бастера, которая на съёмках «Пароходного Билла» (1928) дублировала в сценах с водой исполнительницу главной роли, Марион Байрон, рассказывала, как Нат однажды в порыве ревности примчалась из Лос Анджелеса к месту съёмок фильма в Сакраменто и устроила Бастеру громкий скандал, угрожая немедленным разводом; хотя Марион на тот момент не исполнилось шестнадцати лет, и Китон не только пальцем ее не тронул, но нарочно просил сестру за ней присматривать, чтобы избежать любого компрометирующего положения. Одновременно, на съёмках «Билла», осенью 1927 года, в жизни Бастера произошло переломное событие – Джо Шенк, его продюсер и по совместительству свояк, внезапно объявил, что закрывает его студию и больше не будет финансировать создание его фильмов. На этом фоне личных и профессиональных бед Китон выполнил свой самый смертельно опасный и известный трюк с падающим на него многотонным фасадом дома, когда ему удаётся уцелеть только благодаря собственной неподвижности и окошку в фасаде, оставляющему ему по 2 дюйма пространства с каждой стороны. Сам Китон пару лет спустя в интервью Гарри Брундидж заметил, что «в то время был вне себя, иначе никогда бы этого не сделал».

В январе 1928 года, после почти трёх месяцев сомнений, безработный Бастер подписал двухлетний контракт со студией «МГМ», которой владел брат Джо Шенка, Ник. По новому контракту Китон числился уже не режиссёром и автором, а только актёром-комиком, хотя и получал поначалу даже больше денег, чем когда у него была «своя» студия, а Шенк изо всех сил убеждал его, что в крупной компании у него будут даже лучшие возможности для творчества. Бастер потом называл этот договор «главной ошибкой в своей жизни», но реального выбора у него не было – на «Парамаунт», единственную компанию, способную на тот момент составить «МГМ» конкуренцию в производстве высокобюджетных фильмов, его брать отказались, а достаточных денег на то, чтобы открыть собственную студию и снимать фильмы самому, как это делал Чаплин, у него не было. Долго оставаться без работы в поисках средств или устроиться на какую-то из мелких студий, снимавших преимущественно короткометражки, Бастер себе позволить не мог, поскольку по-прежнему должен был содержать Натали, детей, огромную Виллу и четырёх Китонов (родителей, брата и сестру, никто из которых не работал).

Попав на «МГМ», Китон лишился не только возможности свободно и полноценно творить, но и собственного «королевства», которым когда-то правил, и настоящего второго дома. Если поначалу все шло не так уж плохо (свой первый фильм на «МГМ», «Кинооператор» (1928), Бастер сам считал одним из любимых), то с начала 1930-го, после перехода к звуковому кино, которое создавалось по жёстко прописанным и совсем неподходящим ему сценариям, полным диалогов и почти не оставлявшим места визуальной комедии, Китон стал испытывать к работе возрастающее отвращение. Он мучительно искал выход к прежней свободе, намереваясь после окончания контракта с «МГМ» в начале 1930 года всё-таки бросить Голливуд и перебраться в Европу – Германию, Англию или Францию, где его популярность всегда превосходила домашнюю, чтобы там начать все сначала, даже если для этого придётся вернуться к короткометражкам. Заодно, впрочем, Китонам пришлось бы избавиться от имущества дома и расстаться с голливудским обществом (включая семейство Толмаджей). Такая перспектива не могла обрадовать Натали – та хоть и любила Европу как место для отдыха и покупок, вряд ли была готова остаться там насовсем. В итоге, после окончания первого контракта Китон подписал новый, всего на один фильм («Пехотинцы»), а вслед за ним, несмотря на настойчивые сообщения о том, что «МГМ» не будет продлевать с ним отношения – ещё один большой контракт на следующие два года и как минимум 4 фильма. В том, что студия так резко изменила свои планы, можно заподозрить непосредственное влияние Шенков – вдобавок к контракту Китону выплатили утешительные $10,000 премии (якобы за особый успех «Пехотинцев», которые тогда даже не успели выйти на экраны), а летом 1930 года действительно отправили его в Европу, но не для поиска работы, а на каникулы вместе с Натали.

В 1920-х Китон был достаточно осторожен, чтобы слухи о других женщинах в его жизни не бросали тень на их с Нат брак. С переходом на «МГМ» ситуация усложнилась – тут хватало случайных людей; как дам, желающих познакомиться с одной из главных звёзд студии поближе, так и доброхотов, готовых сообщить Натали о его действительных или мнимых увлечениях. Это совсем не способствовало мирной обстановке дома – к началу 1930-х Натали «видела соперниц повсюду» и считала, что у мужа «роман с каждой партнёршей по фильму» («она знала, что я их обхаживаю, я знал, что я этого не делаю»). Впрочем, Бастер и сам не то жаловался, не то хвастался Джеймсу Карену, что жаждущие его внимания леди в полной готовности частенько поджидали его прямо в гримёрке, хотя и подчёркивал, что старался не поддаваться и «с удовольствием посмотрел бы на здорового мужчину в его положении, который выдержал бы больше женских соблазнов». До сих доподлинно известен только один его роман – отношения с ведущей актрисой из фильма «Брак Назло» (1929), Дороти Себастиан, с перерывами продолжавшиеся до конца 1930-х.

Однако, если Китон, как обещал, и не тратил много денег на женщин, он всегда с лёгкостью раздавал их желающим. Благодаря репутации «первого, кто предлагал помощь», вокруг него постоянно толклись попавшие в финансовые трудности друзья, бывшие знакомые по водевилю, старые приятели его отца Джо и прочие подозрительные личности. Поэтому Бастер вряд ли удивился, когда весной 1930 года к нему обратилась недавно вернувшаяся из Европы и переживающая теперь не лучшие времена знакомая актриса Кэтлин Кей (Китон называл её просто «давней подругой», хотя возможно, что когда-то их отношения простирались несколько дальше этого понятия).

По словам Бастера, Кэтлин пришла к нему и пожаловалась, что «находится в отчаянном финансовом положении», и что ей нужна работа. Он резонно посоветовал ей для начала похудеть на 20 фунтов, чтобы получить шанс вернуться на экран (возможно, подразумевалось, что в случае успеха она сможет получить роль в его следующем фильме, «Пехотинцы»), а вдобавок поставил $500 на то, что она не сумеет сделать это за десять дней. Хотя Кэтлин, несмотря на предпринятые усилия, сбросила только 6 фунтов, Бастер всё-таки выписал ей чек, но никакой роли ей не досталось. Через некоторое время, однако, выяснилось, что Кей сделала фотокопию чека прежде, чем его обналичивать, и стала распускать «очень неприятные слухи» о его происхождении, шантажируя Китона, чтобы получить ещё денег. Бастер долго пытался её игнорировать, но слухи озаботили даже руководство «МГМ», которое потребовало от Бастера объяснений. К началу зимы 1930-го Кей через знакомых принялась угрожать ему обращением в суд. Потом утверждалось, что Кэтлин хотела засудить Китона «за нарушенное обещание», но по другим сведениям, она пыталась выдвинуть обвинение в сексуальном насилии на вечеринке в его бунгало, к тому же намекая, дело касается «некоторых из самых выдающихся членов кинобизнеса» (выписанный Бастером злополучный чек в таком случае выступил бы платой за молчание). Печально похожий пример Роско Арбакла убедительно доказывал, что вне зависимости от виновности и результата само подобное слушание могло поставить на карьере Китона жирный крест. Вероятно, не без давления со стороны боссов студии, которым такая реклама была тем более не нужна, Бастер в конце концов согласился отдать шантажистке «$4000 на выплату ее долгов, и еще $1000 сверху, чтобы она купила себе билет в Китай или куда подальше».

Однако, если Китон и был готов отстаивать своё доброе имя перед лицом закона, боссы студии не были. Они вынудили Китона выплатить Кэтлин $10,000 и до того понятно объяснили Кей нежелательность её присутствия в Голливуде, что она исчезла уже на следующий день, объявив весь инцидент «шуткой» и не дав никаких комментариев. Вскоре её с подвязанной челюстью видели на корабле, направлявшемся на Кубу, потом она перебралась жить в любимую Францию и не появлялась в Калифорнии до августа 1933 года. Спустя полтора года после происшествия журналисты выловили её в Париже, где она сообщила, что Китон её больше не интересует, и что она прошла в Европе некое лечение, благодаря которому наконец-то справилась со своим весом. После возвращения в Голливуд в середине 30-х похудевшая Кей снялась в нескольких эпизодических ролях, но так и не сумела вернуть себе звёздный статус; потом она пыталась сводить концы с концами, подрабатывая статисткой в массовке, получала штрафы за пьяное вождение, страдала от безденежья и закончила свой путь «после долгой болезни» в возрасте 47 лет.

Китон же с помощью Каррузерса отремонтировал бунгало и отныне обязал всех его посетительниц подписывать шуточную форму, по которой они признавали, что «находятся там по собственной воле, и отказываются от любого права подавать иск в любой суд по любой причине, вытекающей из их присутствия в указанном помещении» (в числе прочих эту форму подписала даже Мэри Дресслер). Однако, Натали совсем не была согласна принять потерю $10,000 и мировой скандал – история попала на первые полосы половины американских и европейских газет – как шутку. Считая, что Кей была содержанкой её мужа, которая не стерпела его намерения с ней порвать, Нат советовалась с Нормой, не стоит ли ей немедленно принять «кардинальные меры», и в конце концов сообщила Бастеру, что тот «прощён только ради детей».

Именно вокруг детей и разгорелся второй большой скандал. Летом 1931 года Джо и Боб, наблюдая за пируэтами авиатора, режиссёра и хорошего приятеля Китона Хута Гибсона, загорелись идеей полетать на самолёте. Бастер пообещал им непременно это устроить. Натали была категорически против, говоря, что боится за детей, поэтому вопрос поднимался и откладывался почти целый год. К этому времени, не в последнюю очередь благодаря истории с Кей, атмосфера в доме стала по-настоящему тягостной. Сценарист «МГМ» Сэм Маркс, ходивший к Китону на Виллу играть в бридж, говорил, что «никогда не встречал его жену. Натали занималась своими делами, пока мы наверху играли до поздней ночи». Вдобавок ко всему, в июле 1931 года Пег Толмадж, которая после некоторого перерыва в конце 1920-х снова жила с Китонами, тяжело заболела, перенесла крупную операцию, и требовала за собой ухода.

В пятницу, 1 апреля 1932 года, после двух недель препирательств и финальной крупной ссоры на эту тему, Нат ушла из дома в неизвестном направлении, оставив детей с изрядно нетрезвым мужем. Бастер прождал двое суток в надежде на её возвращение, безуспешно пытаясь выяснить, куда она делась – то был, кажется, не первый случай, когда Нат уходила из дома, по его собственному заключению, «просто, чтобы его наказать». Когда Натали не появилась и к утру понедельника, 4 апреля, Китон решил всё-таки исполнить свой план без её одобрения. В 9 утра, взяв с собой детей и их няню, Бастер отправился сначала в свое бунгало на студию «МГМ», где они перекусили, а потом все вместе поехали на аэродром Кловерфилд в Санта-Монике, где их поджидал опытный пилот Джим Грейнджер за штурвалом того самого самолёта Хута Гибсона. Все шло прекрасно, пока они не приземлились в Сан-Диего для оформления документов – Китон «не успел досчитать до десяти», как к его огромному удивлению был арестован «за похищение детей» и вместе с ними доставлен к шефу местной полиции. События разворачивались на фоне громкой истории авиатора Чарльза Линдберга, сына которого похитили месяц назад.

На следующее утро, 7 апреля, Натали взяла Джимми и Боба и отправилась на вокзал встречать Норму, приехавшую из Нью-Йорка; после чего снова исчезла, уже вместе с детьми. Оставшись на Вилле в одиночестве, Китон погрузился в глубокий запой. В субботу, 9 апреля, Бастера на Вилле навестила Луиза Китон, заставшая брата сидящим у пустого бассейна в очень мрачном настроении, в обществе девушки по вызову и наполовину пустой бутылки виски. Бастер жаловался на конфликт с Нат, её горькую ожесточённость, обвинял во всем себя же и говорил, что все ещё любит Натали не меньше, чем когда-либо (при этом он заодно сообщил, что вручил предыдущей девушке по вызову часть её бесконечного гардероба). Китон не выходил на работу ещё неделю, относительно протрезвев только после вынужденного краткого отпуска в санатории Эрроухед Спрингс (работа над «Проще говоря» (1932) из-за его авиаприключения затянулась на 11 лишних съёмочных дней, а «МГМ» понесла потерь на $33,000).

Относительного перемирия с Нат Бастер в конце концов достиг, подарив ей на день рождения 29 апреля новенький лимузин, завёрнутый в бумагу и перевязанный лентами, как огромная коробка конфет. Вскоре после этого их впервые за долгое время видели сидящими вдвоём за столиком в популярном клубе. Еще через полтора месяца, после того, как их брак отметил своё одиннадцатилетие, Китон попытался сделать Натали ещё более шикарный примирительный подарок – элитную яхту. На самом деле такая игрушка была нужнее ему, чем Нат, которая никогда не проявляла особенного интереса к мореходству. Бастер же «всегда хотел иметь лодку», но Натали идею не одобряла. На сей раз, впрочем, инициатива, исходила не совсем от него – двадцатидевятиметровую яхту «Каним» ему нашел, посоветовал выгодно приобрести (из-за Депрессии стотысячный корабль продавали всего за $25,000) и даже помог с покупкой финансово все тот же морской волк Ларри Кент.

Бастер, Натали и Ларри втроём прибыли в Сиэттл и 22 июня 1932 года купили «Каним» у издателя газеты «Сиэттл Таймс», после чего Китон подарил её Нат. Яхта, вмещавшая кроме владельцев 5 человек экипажа и 10 человек гостей, обшитая тиком и красным деревом, приводила самого Бастера в лютый восторг. Он ласково называл её «красавицей» и собирался начать на ней новую жизнь: «сделать корабль плавучим домом», «посетить все красивые места на тихоокеанском побережье» и, может быть, в ноябре (после окончания контракта с «МГМ») отправиться в Панаму. Конечно, он хотел взять с собой не только Натали, но и мальчиков, прихватив для них учителя, чтобы «за полгода сделать из них бывалых моряков». Саму же «Каним» он планировал перекрестить в «Натали из Лос-Анджелеса».

Натали из Бруклина, однако, не вполне разделяла его энтузиазм, предлагая для начала проверить, «подходит ли ей море». Хуже того, она сразу же наотрез отказалась пойти с мужем на новой яхте в Сан-Франциско, говоря, что «не хочет испортить себе первое впечатление», а вместо этого отправилась из Сиэттла на поезде в компании Ларри Кента, что опять спровоцировало крупную ссору. Когда Китон 4 дня спустя пришвартовался в Сан-Франциско, вместо Натали, прибывшей туда значительно раньше, на причале его встретили только журналисты. Тем не менее, компании удалось как-то помириться, и из Сан-Франциско в Лос-Анджелес они отправились на яхте все вместе.

Роковой для брака Нат и Бастера стала яхтенная прогулка в Каталину на День Независимости 4 июля. Предполагалось, что как раз в Каталине «Каним» переименуют в «Натали», но во время путешествия супруги снова так поссорились, что едва оказавшись на месте, Нат, несмотря на её предполагаемый страх перед полётами, немедленно улетела в Лос-Анджелес вместе с родней. Что там произошло, остаётся туманным – годы спустя Бастер говорил, что причиной якобы стало отсутствие на яхте сыновей без его ведома (дети в это время находились на курорте поблизости); пресса же намекала, что Натали и её родню так укачало, что она потребовала от мужа немедленно отказаться от любых перспектив морской жизни. Может быть, какое-то отношение к скандалу имело и присутствие на борту, кроме Пег, Констанс, её мужа и ещё пары гостей, непременного Ларри Кента.

Как бы там ни было, вскоре после возвращения Китона на Виллу, после очередной ссоры, Натали снова ушла. Когда Китон вернулся на Виллу, Натали там не было. После ее появления Бастер попытался с ней помириться, но это вылилось в очередную ссору, во время которой Нат вроде бы швырнула ключи от яхты ему в лицо. 12 июля он, пребывая явно не в лучшем расположении духа, отправился в бунгало на студию, нагрузился там виски, подобрал некую леди (кто она такая, он потом вспомнить толком так и не смог) и вместе с ней собрался отправиться на новой яхте в дальнее плавание. Но, так как яхта принадлежала Натали, разрешения отплыть ему не дали, поэтому Бастер решил просто заночевать на борту вместе с загадочной леди. Это было не слишком разумно – о его демарше немедленно сообщили Нат, которая в сопровождении Констанс и пары понятых посреди ночи явилась в рейд брать мужа с поличным – в сомнительном состоянии, не менее сомнительной компании и на подаренной ей яхте. Натали объявила Бастеру, что будет подавать на развод, и снова исчезла.

Бастер был сокрушён. Он говорил, что «Натали ничего не хочет», что «он ей больше не нужен», и что она считает его «бесполезным, некомпетентным, ненадёжным и просто неудачником» (надо сказать, как раз к июлю 1932 года из-за личных прогулов и общих сокращений его зарплата на «МГМ» с изначальных $3000 в неделю снизилась в целых три раза, до $975 – суммы, сравнимой с той, что Натали в лучшие времена тратила на одежду). 16 и 18 июля у Китонов состоялись две предразводных встречи, на которых Натали присутствовала вместе со своим адвокатом. Оба раза Бастер пытался добиться примирения, причём сам выражал готовность «понять и простить», но в случае, если помириться не удастся, хотел «поступить правильно и справедливо в отношении имущественного урегулирования». По Калифорнийским законам он мог претендовать на половину совместного имущества, но согласился уступить Натали Виллу, две из трёх машин (все это изначально было оформлено на неё) и, по его словам, прочей собственности, ценных бумаг и наличных примерно на $50,000. Единственным крупным объектом имущества, которым Китон дорожил, была злополучная яхта. Однако, до начала бракоразводного процесса «Каним» принадлежала Натали, и 20 июля Бастеру сообщили, что та срочно продала яхту собственной матери (от которой, скорее всего, и исходила эта идея). После встреч с мужем Натали на выходные отправилась на яхте в морской круиз в компании Нормы, чтобы посоветоваться с ней по поводу развода, а спустя еще несколько дней «Каним» перепродали подрядчику из Лос-Анджелеса, Линну Аткинсону. Китон говорил, что ему не жалко яхты, и он требует только вернуть его любимую укулеле, которая осталась на борту; однако отреагировал на это событие довольно болезненно. Он взялся повсюду ходить с большой игрушечной яхтой, а 28 июля 1932 года, через три дня после того, как Нат подала документы в суд, пьяным явившись на съезд Шрайна в Сан-Франциско, запускал ее там в ванне отеля и рассуждал, что «собирается быть капитаном чего-то, даже если это только модель корабля».

После развода Китон искал себе замену «Каним» и присмотрел яхту «Олив», но в итоге так и не смог её купить, удовольствовавшись так называемой «наземной яхтой» – автобусом-трейлером, оборудованным для проживания 8 человек. На этой новой «яхте», по старой традиции названной «Дамфино», Китон в костюме адмирала всю осень 1932 года бороздил солёные просторы Калифорнии и смежных штатов в компании верного Капитана Лью Коди и пары матросов и, по его словам,«получил от неё столько удовольствия, сколько может человек, главная цель которого – забыть, чтоего личная жизнь разрушена».

25 июля 1932 года, на следующий день после возращения в Лос-Анджелес из круиза на злополучной «Каним», Натали подала заявление в суд, обвинив Китона в «крайней моральной жестокости» как причине развода. На итоговом заседании 8 августа она сообщила, что Бастер «в роли мужа был отличным комиком», «совершенно невозможным» и «полным пропойцей», который «мог отсутствовать до раннего утра, иногда всю ночь» и наотрез отказывался объяснять, где был, что, по её словам, огорчало и тревожило Нат до такой степени, что она ночами напролёт не могла найти себе места. В присутствии гостей муж вёл себя так, что она чувствовала себя «униженной», и часто ставил её в неудобное положение, не являясь на приёмы, где она обещала присутствовать вместе с ним. Но ключевым пунктом её обвинений стало апрельское «похищение» детей. В подправленной версии событий, которую Натали представила суду, ей пришлось покинуть Виллу из-за ссоры не в пятницу, а непосредственно «в ночь перед полётом», и она «не знала, что он делает», пока ей из дома не позвонила няня мальчиков (в рассказе Натали оставшаяся дома) и не сообщила, что «мистер Китон поднял детей между тремя и четырьмя утра и увёз их, когда ещё не было пяти» в неизвестном направлении, объявив только, что собирается на самолёте улететь с ними в Мексику. Пребывая «в отчаянии», Натали призвала на помощь «общих друзей», чтобы те попытались его остановить. Вдобавок Нат была «ужасно расстроена» словами мужа о том, что дети «такие же его, как и её, и что он может брать их, когда хочет» и «будет делать это снова». Судья, выслушав её показания, постановил признать развод действительным и отдать Натали опеку над детьми; при этом Китон получал право видеться с ними только «в разумное время и в разумных местах, согласованных между сторонами, но не имел права вмешиваться в их здоровье или образование». Также Натали причитались ежемесячные алименты в $300 на содержание детей.

Самого Китона в суде не было. Выселившись с Виллы 3 августа и прихватив с собой только личные вещи, он отправился в Чатсуот-парк, на ранчо знакомого миллионера, игрока в поло Джона Брандейса, где тот регулярно закатывал пирушки. Там Бастер так старательно заливал своё горе, что накануне суда, 7 августа, его срочно доставили в больницу. Скорее всего, отделение больницы было психиатрическим (похожая история приключилась с ним после второго развода, в октябре 1935 года, но тогда получила куда большую огласку), и после того, как он вышел оттуда несколько дней спустя, к нему приставили медсестру-сиделку, чтобы та его контролировала. Медсестра, правда, оказалась аферисткой и через полгода, когда Бастера в конце концов уволили с «МГМ», сумела выдать себя за его жену; потом Китон действительно на ней женился и пережил много других интересных приключений, но об этом мы вам расскажем как-нибудь в другой раз.

Дружба Бастера с Ларри Кентом резко оборвалась после неудачного путешествия на яхте 4 июля, чего никак нельзя сказать про Натали. Теперь они с Ларри, не скрываясь, проводили вместе «большую часть времени» – Кент водил Нат по ресторанам, возил её на праздники в родную Санта-Марию и брал в регулярные круизы на своей яхте «Дерзкий». В августе 1933 года, когда развод Натали с Бастером стал окончательным, газеты сообщили о том, что они с Кентом обручены, свадьба ожидалась осенью. Однако, 29 сентября 1933 года после пневмонии умерла мать Натали, Пег Толмадж, так что церемонию пришлось отложить на период траура (Кент был одним из распорядителей на похоронах потенциальной тёщи). В январе 1934 года Натали с Кентом заказали свадебные приглашения, однако, после совместного февральского путешествия на Карибы их отношения закончились, и до свадьбы дело так никогда и не дошло. Кент был предан морю не меньше, чем Китон кино, считал, что «ни одна женщина не сможет занять место этой первой любви» и собирался провести в морских путешествиях всю свою жизнь, так что они с Нат едва ли действительно подходили друг другу.

В сентябре 1932 года, меньше чем через месяц после развода, Натали, устраивавшая собственную личную жизнь с Кентом, поместила Джимми и Боба в «Блэк-Фокс» – престижную закрытую военную школу-интернат, где учились дети многих кинозвёзд (включая, например, сыновей Чаплина и Эриха фон Штрогейма), по выражению старшего сына, «просто отпихнув их от себя». О планах сделать это она объявила ещё в июле, сразу, как только затеяла развод. Бастер был категорически против – он иначе представлял детство своих сыновей, мечтая, чтобы они «росли на земле» или хотя бы на море, но сделать с этим ничего уже не мог, поскольку по решению суда не имел права вмешиваться в их образование. Кроме того, Натали запретила ему забирать детей из школы на выходные и отказывалась согласовывать дни свиданий, а редкие встречи проходили, по словам Китона, под бдительным контролем вооружённого охранника, чтобы он не смог их снова «похитить». Саму школу мальчики, не привыкшие к строгой дисциплине, вспоминали исключительно как тюрьму, старший убегал оттуда пять раз и считал «самым счастливым моментом своей жизни», когда в конце концов их перевели в общественную старшую школу в Санта-Монике.

Разлука с детьми далась Китону тяжелее всего. Режиссёр Чарльз Ламонт, работавший с ним над звуковыми короткометражками с конца 1933 года, вспоминал, что даже полтора года спустя после развода Бастер был апатичным, неразговорчивым и крайне нестабильным, и Ламонт считал, что тот «очень много переживал, но не из-за денег», а потому, что был «потрясен» тем, что жена «забрала у него детей, к которым он был очень привязан». Осенью 1936-го Китон, который к тому моменту, проведя 10 дней в психиатрической клинике, наконец-то бросил пить, в ответ на иск Натали о его уклонении от алиментов (в сентябре она потребовала немедленно выплатить ей $4,200 долларов долга) попытался в суде отбить у неё родительские права. Он публично обвинял Нат в том, что она плохо выполняет свои обязанности, закрыв детей в интернате, где они несчастливы – похоже, именно в этом суде Натали и Бастер встречались в последний раз. Разумеется, суд ему отказал (хотя и снизил сумму алиментов до $100).

После расставания с Китоном Натали быстро избавилась от Виллы, которую ей было не на что содержать. Пег, пока была жива, очень переживала, что Нат «окончит дни в доме для бедняков», но, благодаря сёстрам, её жизнь сложилась не так драматично. Она больше никогда не выходила замуж, хотя в конце 1930-х у неё был как минимум ещё один постоянный компаньон по имени Вэн, который жил с ней и сыновьями после их освобождения из «Блэк-Фокс» в купленном Констанс Толмадж большом трехэтажном доме в Лас Тунас на берегу моря. Когда сыновья выросли, женились и разъехались, Натали перебралась в двухэтажный домик в Санта-Монике, с окнами, смотрящими на океан, и вела замкнутую жизнь, не общаясь почти ни с кем, кроме сестёр. Со временем Нат сама сильно пристрастилась к алкоголю, всегда держа под рукой запас «Гиннеса» и бутылку виски «Четыре Розы». Она любила современную музыку, писала морские пейзажи, рассказывала о романе с Говардом Хьюзом (которому она отказала), и запомнилась внукам забавной, хотя беспокойной и одинокой пожилой женщиной. С возрастом её стал мучить артрит, так что она с трудом передвигалась по дому, опираясь на трость, не могла подниматься по лестницам и почти никуда не ходила. В конце концов, к 1960-м состояние Натали ухудшилось настолько, что её поместили в санаторий при больнице в Санта-Монике, где она и умерла 19 июня 1969 года от сердечного приступа в возрасте 73 лет. Когда в санатории её навещали внуки, она просила их тайком пронести ей туда выпивки.

Всю жизнь, до самого смертного одра, Натали ненавидела своего бывшего и единственного мужа. В 1942 году, когда старшему сыну почти исполнился 21 год, она официально переименовала Джозефа в Джеймса и выбросила «Китон» из фамилии сыновей, так что теперь мальчиков звали Джеймс (Джим) Толмадж и Роберт (Боб) Толмадж. Она строго запрещала им видеться с Бастером и даже упоминать его имя в своём доме. Джим говорил, что после развода они «вообще не общались с отцом» и что «мать держала нас подальше», причём не только от него, но и от всей родни по линии Китонов. Это, впрочем, не слишком сработало – в конце 1930-х старший брат тайком отправился к Бастеру на машине знакомого, а когда получил права, отвёз в гости младшего; Китон считал день, когда «получил мальчиков обратно», одним из самых лучших в своей жизни. Правда, видеться с Бастером более-менее регулярно сыновья начали только в 1940-х, после военной службы, когда у них появились собственные дети. Это строжайшим образом скрывалось от Натали, и стало известно случайно, благодаря старшему внуку, тоже Джиму, который однажды, когда Нат была у них в гостях, громко поинтересовался у родителей, правда ли нельзя говорить бабушке Натали о дедушке Бастере. Нат была в бешенстве, немедленно потребовала отвезти её домой и некоторое время вообще отказывалась разговаривать. Внук Джим, впрочем, и став старше, любил её поддразнивать, нарочно упоминая имя Бастера – тогда Натали неизменно впадала в ярость и цедила: «Этот ублюдок!» Младший же сын Бастера, Боб, что бы об этом ни думала Натали, назвал своих сыновей Роберт Китон Толмадж и Томас Китон Толмадж. В 1960-м году Боб открыл в Неваде тематический парк отдыха – стилизованное ковбойское ранчо, и сам взял себе псевдоним «Бастер Китон младший»; а Роберт и Томас, когда выросли, поменяли порядок имен, в конце концов став Робертом Т. Китоном и Томасом Т. Китоном.

Бастер, как Нат завещала ему когда-то в подписи к портрету, тоже никогда о ней не забывал. В 1950-х он однажды сказал биографу Руди Блешу: «ни одна женщина в мире не смогла бы разлучить меня с Натали, кроме самой Натали». Первый брак до конца дней оставался для него травмой, которую он не любил обсуждать, по возможности избегая этой темы в автобиографии и даже переписав обстоятельства своей женитьбы так, чтобы представить себя хладнокровным и не слишком заинтересованным. Подруга Китонов, Джанет Хамбл, вспоминала, как однажды они вместе с Бастером и его третьей женой, Элеонор, оказались приглашены в гости на Лонг-Айленд, в дом, который раньше принадлежал Джо Шенку, и где Бастер с Натали когда-то сыграли свадьбу. Китон был совершенно поражён, увидев, что дом цел и невредим, и к удивлению всех присутствующих, наотрез отказался заходить внутрь. Сама Элеонор, понимая, насколько это больная тема, никогда не расспрашивала его о Натали и их разрыве, и останавливала тех, кто пытался так делать, из опасения, что это может спровоцировать у мужа алкогольный срыв. Он всю жизнь хранил фотографию Нат, и никогда не сказал никому из друзей или знакомых «ни одного плохого слова» о первой жене, не разрешая этого и другим. Когда кто-то в его присутствии начинал обвинять Натали или Толмаджей, Китон останавливал их со словами: «Значит, у них были свои причины. У каждого есть причина поступать так, как он поступает».