"Есть фото, где его лицо - между прутьями решетки: такое грустное, а взгляд такой горький, почти звериной красоты. Заключенный, который кажется узником собственной души. Его взгляд иногда - столь прямой и исполненный такой тоски... Тревожный, почти трагический. И все же - нет более искреннего смеха, чем тот, который вызывает это существо, кажущееся воплощением печали. Это - поэзия абсурдной и чарующей вселенной, населенной химерическими марионетками, людьми-отражениями, более живыми, чем множество тленных двуногих. Истинная веселость Китона и Чаплина происходит из их фундаментальной меланхолии, когда столь многие развеселые клоуны пробуждают непроглядную грусть.
Китон - меланхоличный красавец, но его делают смешным некий оттенок механистичности, и что особенно ярко, контраст между его худым, почти аскетическим лицом, на котором живут его восхитительные глаза - и теми трюками и пародийными погонями, где он, однако, сохраняет свою уникальность, свое трогательное и чистое очарование. Все составные элементы его индивидуальности могут быть определены, классифицированы, обозначены, но только не то, что их оживляет: дух, душа. Как и во всем прекрасном и загадочном."
Джудит Эреб, Cinéa-Ciné pour tous, № 113, 15 июля 1928 г.
Китон - меланхоличный красавец, но его делают смешным некий оттенок механистичности, и что особенно ярко, контраст между его худым, почти аскетическим лицом, на котором живут его восхитительные глаза - и теми трюками и пародийными погонями, где он, однако, сохраняет свою уникальность, свое трогательное и чистое очарование. Все составные элементы его индивидуальности могут быть определены, классифицированы, обозначены, но только не то, что их оживляет: дух, душа. Как и во всем прекрасном и загадочном."
Джудит Эреб, Cinéa-Ciné pour tous, № 113, 15 июля 1928 г.